А оттяпать палец бобру ничего не стоит. Резцы все равно, что гигантские кусачки и долото сразу. Если в питомнике бобр нечаянно сломает резец, то ножовкой по металлу спиливают противоположный.

Поутру в шедах я застал чистую воду в купальнях и свежие ветки осины на бетонном полу выгулов. И ни одного бобра. Обитатели шедов спали в прямоугольных домиках-норах на подстилке из осиновой стружки, изготовленной собственноручно, вернее, "собственнозубно". Им не было никакого дела до солнечных зайчиков, игравших на воде: бобры деятельны ночью.

Когда наскучило глазеть, как меняют воду, моют пол и кладут свежие ветви, попросил лаборантку проводить меня на зверокухню. Собственно, кухня не одна, а две. В одной запаривают ячмень и зимой пропускают сквозь гигантскую мясорубку свеклу и морковь, а летом еще и "конский щавель, крапиву, лабазник. Лаборантка скороговоркой поясняет, что пробовали давать бобрам пивные дрожжи, что соли ее подопечным надо очень и очень мало - миллиграммы, что нынешняя морковь какая-то квелая и, полежав до середины зимы, начинает гнить...

Вторая кухня под открытым небом. Здесь не жарят и не парят, а пилят. Электрическая циркулярная пила режет на куски зеленые стволы и ветви осины. Рядом - белые поленницы из обглоданного бобрами любимого древесного корма, который заготавливают тут же на берегу Усманки. И крапивы там полным-полно. И все-таки годовое пропитание одного бобра обходится в 50 рублей. А их тут около сотни. И надо за каждым смотреть, чтоб не было истощения или ожирения, чтоб каждому хватило макро- и микроэлементов, витаминов...

Вольный бобр в заповеднике за год съедает около ста килограммов осиновой коры и тальника и двухсот тридцати килограммов всевозможных трав, В питомнике, несмотря на все усилия, этот травяной рубеж еще не достигнут. Я был в нем в апреле, ранней весной. И вполне понятно, что на зверокухне травами еще не пахло. Каждый бобр получал три килограмма осиновых ветвей, килограмм свеклы и немного запаренного ячменя. Зная, что на этой диете бобрам не очень сладко, сотрудники питомника распахали солидную делянку, чтобы поскорее снабдить зверьков сочными зелеными кормами. Кстати, по питательности выделяется крапива. В ней сырого протеина, жира, кальция и фосфора больше, чем в других местных растениях.

К вечеру, отоспавшись, бобры вылезли из домиков. Если тихо стоять в простенке между окнами, они принюхиваются, адаптируются к незнакомому запаху и не замечают наблюдателя, ибо видят очень плохо. И тут самое время знакомиться с их нравами и поступками. Правда, я мало что увидел и услышал. Но все-таки уловил, что голос канадского бобра вроде бы схож с тихим заунывным мычанием, а наши - молчуны, хотя, хлопая хвостом по воде, могут поднять невероятный шум.

Смирно сидящий бобр напоминает кенгуру - конечно, без сумки: маленькие передние лапки так же беспомощно висят в воздухе. От этой позы веет грустной покорностью. Зато принюхивающийся бобр смахивает на задорного суслика - опершись на хвост и задние лапы, вытягивается столбом, чтобы нюхать выше и дальше. Умывается же не как кошка, а сразу двумя лапами; отряхивается от воды прямо-таки по-собачьему. Отряхнувшись, может еще по-особому, по-бобриному, лапами выжать воду из меха. Пузо же чешет совсем как человек.

Едва зверек прижмет передней лапой к полу осиновый сук и двинет резцами, как явственно слышится звук пилы, углубляющейся в дерево. А вот свекольную кашицу с зернами ячменя зачерпывает ладошкой и подносит ко рту. Иногда - вероятно, чтобы как-то компенсировать недостаток движения - обитатели вольер долго и мощно загребают лапами и работают хвостом, намертво упершись носом в бетонный борт крошечной купальни, словно желая во что бы то ни стало сдвинуть его с места.

В публикации зоопсихолога, который здесь, в шеде, подбрасывал бобрам некие предметы, в том числе и блестящие, говорится: "Вне строительной деятельности способы обращения бобра с предметами оказываются простыми и однообразными". Следовательно, и с умом у бобра неважно... Но ведь он видит так, что хуже некуда, и ему безразлично все блестящее. Подсовывать бобру блестящие штучки и на основании проявленного к ним безразличия судить об уме - все равно что унизить интеллект глухого человека лишь из-за того, что тот не различает гудок паровоза и соловьиную трель. А резвиться и скакать зверьку не позволяет ни анатомия, ни физиология. Эволюция скрупулезно подготовила его мышцы и скелет к тяжелому и однообразному труду землекопа, лесоруба, каменщика и не ставила цели сделать из бобра жонглера.

Но зоопсихолог пошел дальше и написал: "Конечно, не может быть и речи о каком-то понимании бобром смысла своих действий". Любопытно, смог бы этот зоопсихолог, действуя совершенно бессмысленно, соорудить самую пустячную плотину применительно к конкретным гидрогеологическим условиям? И прогрыз бы он плод трудов своих бессмысленно, но в нужное время и в нужном месте, как на Черепахинском ключе, чтобы спасти себе жизнь? Может, и прогрыз бы - грызет же он гранит науки. Только вот, по-моему, бобра зря обидел.

Мне трудягу бобра не хулить, а хвалить хочется. И хвалить не только за трудовые свершения, но и за их последствия. Не удивляйтесь - латвийские исследователи выяснили, что бобровые запруды вдесятеро увеличивают самоочищающую способность речек. А их киевские коллеги в статье с заумным названием "О влиянии метаболитов бобров на буферные свойства и физико-химическое состояние поверхностных вод" утверждают, что даже жидкие выделения - отбросы бобров быстро выпадают в осадок, благодаря чему возле хаток и нор появляются пятна активного ила. Этот ил - великолепное природное средство для ликвидации в воде всяческих вредных примесей. У плотин откладывается не менее благодатный ил. Его плодородие гарантировано не столько накоплением вещества в ложе запруд, сколько его химическим преобразованием при взаимодействии с выделениями бобров. Для заливных лугов ничего нет полезнее этого ила. И еще один примечательный тезис киевлян: "Значительные скопления зоопланктона и рыбной молоди в местах жизнедеятельности бобров регулярно отмечались нами при обследовании поселений этих животных". Итак, хотите видеть чистые речки и есть рыбу - дайте жить бобрам.

И здесь нелишне привести слова норвежца А. Увесена из книги "В бобровом лесу": "По сравнению с человеком мозг у бобра невелик, но это отнюдь не значит, что разума подчас у него бывает меньше. Скорее, пожалуй, наоборот, если судить по тому, как оба вида млекопитающих обращаются с природой..."

Кстати, есть люди, не без оснований ратующие за появление не только рыбы, но и бобрятины в магазинах "Дары природы". Ибо сейчас, при плановом промысле бобров, ловцы, взяв дорогую шкуру, бросают мясо. А между тем автор первой в Союзе монографии о бобре А. В. Федюшин еще в 1935 году писал: "Мясо этого зверя очень вкусное, в особенности же печень, по нежности и сладости не уступающая гусиной и цыплячей, и жировая ткань хвоста, считавшаяся уже деликатесом". Ю. В. Дьяков говорит, что "мясо бобра напоминает гусятину. Оно сравнительно быстро варится, тушится, жарится. По физико-химическим показателям оно сближается с мясом курицы и кролика". Г. Щенников в статье "Ценные продукты боброводства" доказывает, что химический состав бобрятины вроде более всего схож с зайчатиной. Бобрятина богата витаминами группы "В", у ее жира высокое йодное число, и он очень быстро окисляется. Полагают, что в народной медицине он был в ходу из-за непредельных жирных кислот, делающих его биологически активным.

Мясо, жир, похожий на топленое масло секрет, служащий бобру для смазки шкуры, который раньше был непременной составной частью кремов и мазей,- все это пустяки по сравнению со струей.

Знаменитая бобровая струя долгие века значится в составе весьма престижных ныне сложных тибетских снадобий от тяжких недугов. В Европе медицинская слава струи началась давным-давно. Так, еще в III веке Квинт Серен Самоник описал способ применения бобровой струи при параличах. Во мраке средневековья, затмившем чувство реального, струю объявили сверх чудодейственным эликсиром от всех болезней. Да и вообще всего бобра сочли целебным. Полагали, будто его толченые зубы, добавленные в суп, спасут от любых хворей, что эпилептик исцелится, если начнет спать на бобровой шкуре, и что струя, кроме всего прочего, тут же останавливает икоту. Однако ошельмовать струю не удалось. И в XVII веке снадобья из бобровой струи вошли в арсенал тогдашней официальной медицины, но, конечно, уже не в качестве панацеи. И хотя этот бобровый секрет, как и прежде, по праву считался отменным биостимулятором, препараты из него реко мендовали в основном при нервных заболеваниях, травмах и нагноении кожи. Отыскал я такие рекомендации и в отечественной "Фармакогнозии", изданной в 1871 году. Но, увы, дозировки, способы приготовления лекарств и методика их приема теперь забыты, и все это нужно открывать заново.