Машина то едет, то стоит. И Николаев, убрав с пути очередной валяющийся ствол и вытирая со лба пот, решает, что сперва наведаемся не туда, где эффектно, а туда, куда ему нужно. Нужно же на Черепахинский ключ. Там в конце зимы бобровая чета прогрызла здоровенную дыру в собственной плотине и спустила воду. И если сейчас, по весне, владельцы не отремонтировали плотину или не стали строить новую, то, значит, ушли с обжитого места. А если ушли, придется искать, куда именно. Понять их можно - корма вокруг не ахти. Да и ключ так себе. Тощий, воды мало. Из-за этого зимой бобрам, у которых выход из дому всегда расположен под водой, приходилось протискиваться между льдом и дном. А это, сами понимаете, чревато не только неудобствами, но и гибелью. Они и спустили воду, чтобы подо льдом было где пошевелиться.

Вот выключен мотор, и среди еще не прикрытых листвой дубов идем вниз к бобровой лесосеке. На ней огромные и тонюсенькие стволики ольхи и ивы обглоданы дочиста и валяются как попало. К моему удивлению, много деревьев подгрызены наполовину или окольцованы так, что засохли, но стоят. Почему бобры бросили работу на середине? Неужели своих зубов не жалко? Столько труда положено понапрасну! Что и говорить - картина неприглядная. Но это как посмотреть. Питательность коры у окольцованных деревьев увеличивается - нет оттока веществ вниз. А довершить работу - свалить стоящие консервы - может и ветер.

Плотина крыльями упирается в бока небольшого оврага. Это некий вал, нагромождение сучьев, палок и обглоданных чурбаков. Но разнокалиберный материал уложен так, что, не дрогнув, выдерживает мои сто килограммов. И в душе почему-то становится тревожно от мысли, что иду по сооружению, воздвигнутому нечеловеческими силами, без инструментов, с помощью зубов и лап. Та стена запруды, которая держит воду, столь усердно обмазана илом, что практически водонепроницаема. Вот и дыра, где течет вода. Сделана она с хитрым расчетом - на стремнине.

Николаев же зовет туда, где бобры начали сооружать новую плотину и под большой березой устроили себе новое жилье.

Подводный вход в нору найти легко - шмыгая туда и сюда, бобры невольно вырыли в иле канаву и обнажили желтый песок. Этот песчаный след, извиваясь, теряется в заводи. Николаев показывает и другое доказательство, что его подопечные живы,- отдушину в норе под комлем березы. Выходит, мы топчемся над головами мохнатых гидротехников.

На Крутовском же ключе, где бобровая семья живет с 1952 года, совсем иная картина. Мы оказываемся в крепком, так и хочется сказать, кулацком хозяйстве. Все прочно, основательно. Каскад из 18 запруд, летние, зимние и кормовые норы. Вокруг не только лесосеки, но и ряды подстриженных бобрами кустов и кустиков. И плавай себе где хочешь, и в брюхе не урчит от голода, а изгибы оврага ласкают бобриную душу, создают психологический простор. Не это ли очарование незыблемости способствовало тому, что здешняя хозяйка в свои почтенные 18 лет одарила мир бобрятами?

В. Ю. Дьяков в обстоятельной книге "Бобры Европейской части Советского Союза" выделил такие типы бобровых сооружений: норы, хатки, полухатки, плотины, траншеи, каналы, канавы, туннели, защитные козырьки и, наконец, навесы - крыши. Придуман даже коэффициент насыщенности постройками мест обитания. И радоваться тут особенно нечего - обычно чем больше построек, тем тяжелее бобрам, тем менее благосклонна к ним природа.

Если зверьки обосновались в речке с пологими берегами, в которых не вырыть стоящую нору (как-то неудобно называть норой многоэтажный лабиринт иногда в сто - двести погонных метров с залами-спальнями и подводными выходами в разных местах), приходится строить хатку - над лазом из воды нагромождать кучу из веток, палок и чурбаков. Получается нечто вроде блиндажа. Если свод кто-то повредит, жильцы наращивают его и изнутри снова обмазывают илом. Постепенно вырастает объемистый купол. Так, под Архангельском бобры построили деревянные хоромы высотой в три метра и окружностью в шестнадцать метров.

И в Белоруссии бобровые дома бывают преогромными. Во время Великой Отечественной войны трое партизан, окруженные сильным карательным отрядом, спасли себе жизнь, спрятавшись в бобровой хатке.

Но все-таки всемирной славой строителей и архитекторов бобры обязаны не норам и хаткам, а плотинам. У нас в Березинском заповеднике на речке Красногубке они соорудили выдающуюся плотину длиной 237 метров. Однако это не мировой рекорд. В Канаде в 1927 году была такая плотина: длина - 652 метра, высота - 4,3 метра, ширина основания - 7 метров, гребня - 1,5 метра. Вот это да!

Гидростроительство ведется по плану. Сначала мохнатые трудяги нагребают на дне валик (ригель) из ила, затонувших палок или камешков. В валик втыкают свежие ветки толстым концом вниз. Потом наваливают палки, бревнышки, но так, что каждая палка цепляется за несколько других. Конфигурация плотин непроста. Вот на этот счет мнение специалиста: "Форма бобровых плотин теснейшим образом связана со скоростью течения, шириной водоемов, их пойм и видом основной опоры". В самом деле, если в подходящем месте в воду упало дерево - грех не использовать.

Некоторые плотины стоят десятилетиями, и владельцы лишь ремонтируют их по мере надобности. А вот в Карелии бурные речки ежегодно не оставляют камня на камне от бобрового труда, и после половодья приходится все строить заново. Не обидно ли?

Ни барж, ни кранов, ни панелевозов у бобров не имеется, и все-таки вес стройматериалов нормирован. Чурбачки, на которые они разделывают поваленное дерево, не больше четырнадцати килограммов, и поэтому чем толще ствол, тем короче обрубок. В тундре Кольского полуострова лесорубы становятся каменщиками - возводят хоромы и прочие сооружения из камней. Таскают гранитные валуны и вообще все, что подвернется,- от травы до бутылок. В Хоперском заповеднике в своде хатки нашли панцири болотных черепах, остатки большущего сачка, потерянного ловцами бобров. В основании одной плотины был удачно пристроен топор с остатками топорища. Но вот вместо цемента всюду одно и то же - ил.

Бобр шутя, за 20 минут, валит здоровенную осину. Быстренько разделывает ее на чурбачки, которые, в свою очередь, способен за ночь превратить в стружку. Однако некоторые поверженные великаны валяются без присмотра. Почему? Невкусные оказались, что ли? Осенью бобры зачастую и вовсе бросают плоды трудов своих на потребу зайцам и лосям, хотя именно осенью надо заботиться о зимних запасах.

На черный день удобны толстые ветки. Таких веток, сложенных на дне у входа в нору или хатку, могут быть кубометры, может быть и несколько штук. А может и не быть вовсе: чего надрываться, если в водоеме полно водной растительности с вкусными корневищами! Но те древоеды, кто зиму обошелся без запасов, на подножном, вернее, на подводном корме, весной, трясясь от жадности, набрасываются на кору и побеги ив, осины, березы, вяза...

Поздней осенью, когда лед еще не окреп, обладатели чешуйчатых хвостов головой пробивают двухсантиметровую корку и, влезши на скользкий ледок, отправляются за провиантом. Зимой же, если ударили морозы ниже 30 градусов, не высовываются на поверхность - ведь голые лапы обморозишь. Уж лучше месяц-полтора провести в родном подземелье. Правда, некоторые сорвиголовы устраивают нечто вроде подснежных туннелей. И правильно делают: можно прогуляться и еды раздобыть. Снег-то как одеяло. Но все равно бобры на поверхности чувствуют себя в гостях - они дети воды и подземелья.

Водные обитатели, не считая крабов, медуз или насекомых, сплошь хвостаты. Но вряд ли у какой-либо рыбы (про рыбью жизнь рассказано в следующем очерке) найдется столь же выдающийся, как у бобра, хвост; бобровый хвост - это надежная третья опора на лесосеке, весло и руль при плавании, сигнальное приспособление, хлопая которым по воде, зверек либо выражает восторг, либо сообщает родне о вторжении неприятеля. И ко всему этому хвост еще и надежный терморегулятор. В жару бобр не пыхтит, как собака, высунуть короткий язык он не может, его приходится все время держать за зубами. Вспотеть тоже проблема: нет потовых желез. А шуба теплейшая, наверное, лишь немногим прохладнее, чем у северного оленя. Поэтому бобр без хвоста долго не протянет. В одном из недавних зарубежных экспериментов зверька принесли в комнату при температуре плюс двадцать пять градусов. Он тут же стал изнывать от жары. Температура его тела подскочила до сорока (обычно тридцать шесть - тридцать семь градусов). Но стоило опустить хвост в воду, которая в двадцать раз быстрее воздуха отнимает тепло, он мигом остыл, и текущая по нему кровь принесла облегчение всему зверю. (Вспомните: северный олень, чтобы охладиться, заходит в воду по колени, которые у него тоже, наподобие бобрового хвоста, служат терморегуляторами.)