Выбор Федя остановил на взлобке, круто огибаемом речкой, сердито разворчавшейся на крупнокаменистом порожистом перекате. Плесы выше него и ниже сверкали бело-голубыми зеркалами, а снизу под яром шевелилось глубокое уловце с мягкими завихрениями. Вода тут спокойно отдыхала в каких-нибудь 2-3 метрах от туго закрученных струй мощного потока. И для палатки место веселенькое да продуваемое, и сухостоины тут же...

Пока мы передыхали, сидя на рюкзаках, над уловом запорхал желтый мотылек. Федя указал на него сигаретой: "Последи за ним". И всего через десяток секунд, когда мотылек замельтешил уже над потоком, из воды стремительно вырвался хариус, ослепил нас отблеском радужного солнца и исчез вместе с поживой. А друг мой пояснил: "Такое нечасто бывает. Обычно харьюз берет с поверхности... Видишь круги да короткие бурунчики по воде? Это его работа. Ни одну мошку не пропустит, ни комара или муху... Да, здесь на короеда или червяка ловиться похуже будет... Во вчерашней яме харьюз голодный был, а здесь подавай ему мух..."

Был полдень, рыбалку мы оставили на вечер и занялись своей привычной работой. Поставили в тени разлапистой ели палатку, наготовили дров, в косогорчике устроили коптильню. Искупались на плесе выше переката, почаевали, перекусив зашашлычениыми вчера хариусами...

В сопки я уходил на три часа, а когда вернулся - на кукане слабое течение шевелило десятка два хариусов и двух солидных ленков. Федя улыбнулся: "Каков улов?" Но больше меня удивила большая, до блеска начищенная сковорода.- "Где взял?" - спросил. "А тут в километре зимовье Андрея Суанки... Сбегал туда. Потом отнесу. Нет рыбы вкуснее свежего жареного хариуса... Ну, раздевайся, охолонись да принимай очередной урок харьюзиного промысла".

Была для меня приготовлена хорошая длинная удочка с искусственной мушкой и вторым крючком для наживки. Без грузила. И полная спичечная коробка слепней с куз-нечиками. Вручил все это мне Федя с коротким, как ружейный дуплет, приказом: "Делай, как я".

Сначала мы ходили, забрасывая и проводя приманку по течению, по пояс в воде. Первым делом я удивился: "Распугаем рыбу", - но мне мой учитель разъяснил: "Непуганый кадана стоящего в воде человека не боится". Потом я раздосадовался: "Почему ты таскаешь в пять раз больше меня? Секрет не выдаешь?" - "А весь секрет в умении и навыке, - отвечал мне Федя. - Терпение, реакция. Главное же - надо хорошо проводить мушек. Возле валунов, над коридорчиками между травой, под крутячками..." Несколько хариусов с моей уды сорвались, и я получил взбучку: "Что ли не знаешь, что у харьюза рот слаб? Обрываешь. Дергай без проволочки, но мягко. И не зевай - и не спеши. Вырабатывай сноровку, Он ведь что молния".

В одном месте раз за разом выбросили мы пять рыб, а Федя пошел дальше. Мое недоумение развеял все так же просто: "Выловили. Других искать нужно".

Потом на его крючок сел хариус размером почти с сига, на которого видом и смахивал. Что та рыба выделывала! То тянула в глубину, то вырывалась на стремнину и мчалась по течению. Прыгала, извивалась, плескалась. Я тут немедля проявил бы свою силу, а Федя держал рыбу внатяжку да приговаривал: "Пусть устанет, не то оборвется", Через пару минут он подтащил хариуса, до смерти умаявшегося и отрешенно присмиревшего, мы уложили славную добычу в тени на мокрый мох и залюбовались ею.

Было в этом красавце-силаче 45 сантиметров, а потянул он 950 граммов. Федя, переловивший не одну тысячу хариусов, и то уважительно изрек: "Великан. Одному и не съесть..."

Вечером я вскрыл кишечник того великана и с помощью Феди долго разбирался в гастрономических наклонностях хариуса. А меню его оказалось разнообразно-изысканным! Не только всякую порхающую живность нашли мы, но и рачков-бокоплавов, крошечных моллюсков, личинок ручейников, червей. Гусеницу, кузнечика, муравьев... И даже мальков! И даже харьюзенка со спичку! И такого же леночка!..

Федя, осмотрев все это, пошел в лес, и я вскоре услышал, как затрещал разламываемый пень... Когда уставшее солнце стало прятаться в гущине хребтового кедрача, он забросил в улово удочку, оснастив ее поплавком, грузильцем и двумя крючками с короедами.

Пока я чистил рыбу и готовил ужин, он принес, сияя широкой улыбкой, такую связку ленков и хариусов, что молча сел я на бревно и подумал: "Неужели мы, люди, и эти рыбные богатства растранжирим?" А Федя подкрепил мои опасения: "Как будто в очереди стояли на короедов... Только надолго ли здесь рыбы столько? Раньше ее было полно кругом, теперь же многие речки опустошили..." Я подумал, подумал да и сказал (легко, дабы не обидеть, но и строго, чтоб самим себя как бы осмотреть со стороны): "А мы-то зачем столько наловили, если хватило бы и втрое меньшего?.. На Петра кивать проще простого, но вот самому себе быть судьей - труднее. Не всякий может, а большинство не хочет... Добыть-то рыбки побольше каждый норовит... Завтра - запрет на рыбалку, уважаемый Федор Уза..." Хотел он мне тут же что-то возразить, но промолчал, гася светлые искорки в черных глазах.

Хариус сибирский (Thymallus arcticus)

Утро было ненастное, но мы все же решили сходить в горы, посмотреть, какой здесь будет урожай кедрового ореха, как много бельчат народилось, с лимонником как, с виноградом... Федя собирался в маршрут бойко и даже радостно. Я взглянул на него вопросительно, а он пояснил: "В ненастье харьюз все равно плохо клюет - вяло. Как и после дождей, когда вода замутится, в жару... Чем прохладнее да яснее - тем он бодрее. Так-то, усекай, уважаемый Сергей Петрович". Шпильку, знать, воткнул мне в мягкое место.

Я напомнил ему о своем запрете на рыбалку, а он этак легонько заупрямился: "Ты - не лови. А я нанаец, рыба у меня - в печенке, без нее я не человек... Пяток штук - всего на сковородку свеженины! - не грех. Тем более что мы в глухой тайге". Я промолчал.

Возвращались на табор к вечеру тропой вверх по той же речке: спустились с гор к ней километром ниже. И в том месте, где вода трудно и шумно прорывалась к еще далекому Бикину сквозь скалистый хаос, мы с 10-метровой высоты мыса заметили выводок бурой оляпки - родительскую пару с четырьмя уже летающими птенцами. Не были эти птицы для нас невидалью, но их ловкость, смелость и удивительная приспособленность к жизни в горных кипучих ключах и речках неодолимо тянула... И мы, не сговариваясь, дружно сбросили рюкзаки, уселись у обрыва и впились глазами в водяных воробьев, как их прозвали русские охотники за чисто внешнее, весьма приблизительное сходство. Скорее всего, оляпка обличьем схожа с дроздом, которому нарядно укоротили хвост.

Самое интересное в этих птахах было то, что они бесстрашно и свободно ныряли в стремительный поток реки, легко осиливали его напор, сильно гребя крыльями в оригинальном "полете" в воде. И были они при этом в таком густом бисере воздушных пузырьков, что казались серебристо-белым чудом.

С противоположного скалистого яра в речку падал тонкослойный, но широкий водопад, отсекающий тенистую нишу под каменной нависью. Оляпки играючи пронизывали этот водопадик и словно куда-то дальше улетали по невидимым нам коридорам. Но Федя пояснил: там гнездо...

Об этом я и сам догадался, но удивился сказанному Федей: "Где оляпка - там и харьюз, и ленок. А знаешь, почему? Да потому, что любят все они собирать на дне один и тот же харч - ручейников, рачков, улиток, малечков. И где этой мелюзги больше всего - там и оляпка, и ее водяные соседи-конкуренты... Ты посиди немного, я тем временем докажу, что правду говорю тебе, и только правду... Хотя и погода не для клева".

Через пару минут он уже забрасывал удочку. Крючок с наживкой умело проводил над дном. Вытаскивал его из воды и снова опускал. Отошел он от меня всего метров десять - и уже выдернул и бросил в котелок хариуса. Рядового, 10-дюймового. А пока я докуривал сигарету, в тот котелок шлепнулся восьмой - такой же 10-дюймовый. Уже на ходу спросил его: "Где же ленки?" Федя ответил откровенным удивлением: "Я же их не ловил, я забрасывал на харьюза. Ленок стоит в это время в других местах..." Мне стало немного неловко. Опять подумал: как же много знает этот нанаец по имени Федя Уза.

Вечером, пока он раздувал коптильню, я чистил хариусов, сдирая крепко сидящую чешую. Мой спутник стал настраивать сковородку на камнях, подсунув между ними немного угольков и прутиков. А когда зашкворчали на ней хариусы, продолжал просвещать меня: "Я как-то в мае рыбачил, хариус нерестился и не клевал. Спаровались они, играют - не до еды им... Знаешь, как интересно икру откладывают? А в ямки, где мелкая галечка с песком. Трутся, суетятся. А икру зарывают! Что маленькая кета! Даже икринки такие крупненькие, тяжеленькие и почти красные, И нерестятся-то там, где роднички бьют, но в затишках, чтоб не так сносило икру. А малечки выклевываются почти через месяц!.. Но что хочу сказать. К концу лета мелюзга уже с лезвие твоего скальпеля, и такие же блестящие, только в поперечных темных пятнышках. Стайками шныряют. И вот подсмотрел я как-то: налетел на такой табунок на мелком месте крупный харьюз, ударил хвостом, оглушил кой-каких и заглатывает. Я от возмущения камнем в него... А потом подобрал двух еще не оклемавшихся малявок и - на крючок их. И вытащил того разбойника. Поболее вчерашнего был. А пока он прыгал по косе, из него три таких харьюзеночка и выскочило".

Подумал я, подумал, посматривая на своего спутника, а тот на меня поглядывает, ожидая ответа. И я сказал:

"В мире животных жестокость - в наших оценках - часто целесообразна. Даже необходима. Мы еще многого не знаем. О том же хариусе - ведь его в этой речке еще хватает, может, даже излишек населения иногда появлялся, при котором срабатывают механизмы саморегуляции численности... Не исключено, что в таких вот стайках мальков от разбойного налета оглушаются самые слабые, которых природа всегда выбраковывает..."

Утром следующего дня я встал рано, но Федя опередил меня намного: он успел уже поймать трех великолепных ленков и дюжину хариусов... Уловив мое намерение рыкнуть: "Зачем рыбачил?", он набрал в руки золы и посыпал ею склоненную голову: "Прости, Петрович, нанайца... Ведь рыба с древности для нас - главное в жизни..."

Не мог я его ругать: всего в два дня сделал он меня грамотным харьюзятником и преклонил перед живым серебром хрустальных омутов.

Да, у каждого рыбака свои пристрастия, о горных районах, где нет карасино-сазаньих обителей, где все реки шумны и холодны, кого же ещ" любить, как не хариуса, ленка да тайменя! А харьюзятники после того похода с Федей мне симпатичны. Теперь я их узнал много, и все они с какой-то особинкой.

Литература: Сергей Петрович Кучеренко "Рыбы у себя дома". Хабаровск, 1988